РАДОСТИ И ГОРЕСТИ ЕВРЕЙСКОЙ ФАМИЛИИ
С фамилией Гольдбурт я не сразу подружился. Годам к сорока пяти. До этого она радовала меня изредка, и только когда в школе или на работе ее произносили правильно.
— Выучили! – с трепетом говорил я себе и думал: — Хоть бы не забыли на будущее.
В пятилетнем возрасте, вернувшись с прогулки, я торжественно произнес: «Жид-жид-жид по веревочке бежит, а веревка лопнула, жида прихлопнула». Стишок я выучил в сквере. Четкие рифмы. Запомнил мгновенно.
Судя по лицам мамы и бабушки стихотворный опус радости у них не вызвал. Мне дали по жопе и резюмировали: «Саша, это про нас!»
Первый удар по неокрепшей детской психике.
***
Продолжением моего разочарования в «фамильном вопросе» была бирка на одежде в детском садике, куда я был отправлен на лето. Супротив моему истерическому нежеланию находиться с незнакомыми детьми. И хотя я жил вместе с мамой – воспитательницей – бирку на рубашечке-маечке пришить ей все-таки пришлось.
Надпись меня смущала – «Саша Г.» Да, и точка в конце.
В первом классе я получил двойку в тетрадке, разрезанной надвое. Написал «Иван» с маленькой буквы. Хотя само слово написал вроде правильно. Позже двойку исправил.
Не все учителя старательно произносили мою фамилию. У кого Гальбурт с ударением на «у», у кого – Гольдбрут. Со временем я понял, что они это делали умышленно.
Тут ведь какая штука – гласных всего две, а согласных тьма. Выбор-то вроде небольшой, но ошибиться несложно. У меня в классе только у одной было не проще – Перельмутер. Иди знай, что лучше. Но по гласным она выиграла. Не Мкртчян все-таки…
***
Мой товарищ, с которым я просидел добрую половину школьных лет за одной партой, носил – и носит, слава Б-гу! – длинную грузинскую фамилию. А еще в школе как-то напел в компании «Мишка Шифман башковит, у него предвиденье…» – и я, не будучи знакомым с песней Владимира Семеновича Высоцкого, понял одно: Серега – антисемит. Но кто же мог подумать, что я за столько лет не разглядел Магендовид – шестиконечную звезду – на его груди. Это ж какое невнимание!
Вместе с тем, в классе и Кузнецовы, и Карповы, и иные сразу после последнего звонка обнаружились евреями. Опять невнимание. Отсутствие интереса или поиски своих не там, где их в изобилии?
А вот мальчик с фамилией Галиулин и ярко выраженными татарскими корнями вызвал у меня твердое убеждение в семитском происхождении. Ошибка номер три.
***
Преподаватель НВП – начальной военной подготовки, помните? – Ефим Ильич Левит. Настоящий полковник. Боевых наград – вся грудь. И за берлинскую операцию в том числе. Говорят, что перед ним стоял выбор, какую награду за разработку великого сражения выбрать. Орден Ленина или четвертый Орден боевого Красного знамени. Полным кавалером он мог сразу стать. Ефим Ильич выбрал орден Ленина. «А четвертый боевого Красного знамени я еще успею получить». Прав оказался. Вот какой у нас был военрук.
Среди учителей каждый второй еврей. Кто с фамилией соответствующей, кто завуалированно. Но на лице, как известно, всё написано.
Антисемитизма в школе не было. Совсем. Ни единого признака. По понятным причинам.
***
Во дворе тем временем ребята фамилиями друг друга не интересовались. Так – одни кликухи. Я «Саньком» звался. Но однажды меня попросили уточнить. Причем, не кто-нибудь, а предводитель местной шпаны – Зюзя. Его мамаша была кассиршей в булочной, а посему – человек значимый, известный. Свежие булочки, знаете…
Зюзю, кстати, с его мамашей перед Олимпиалой-80 куда-то на выселки отправили. В то время тех, кто «на галочке» в милиции был, депортировали, что называется. В Чертаново, например, или в строящееся Ясенево.
Он меня – про фамилию, я ему – «Сорокин». Почему Сорокин, кто такой Сорокин, не знаю. Да, а Зюзя тоже евреем оказался. Но узнали мы об этом уже позже. После того, как он переехал.
К слову, он меня, мерзавец, подговорил цветы от памятника Пушкина около моей же школы украсть. На эти цветочки вяленькие мы жвачки наменяли у работников МИДа, общежитие которых вплотную к моему дому располагалось. А жвачки мне не досталось.
Теперь наш район называется «Золотая миля». Раньше – Метростроевская. В простонародии – «Остоженка». Теперь она Остоженка по-настоящему.
***
Про жвачку кстати. Дали нам две пачки. Мятной. Только мне она была тогда не нужна вовсе. Но обидно как-то – наводку дал я, и сам же без добычи остался. А ведь могли привод получить. Как никак воровство. Почему не нужна? К нам тогда тетя Оля приезжала. Аж из Лондона. Ольга Приули-Бон. Во фамилия — класс! Жвачки навезла море. Два блока. Chiklets – знаете такую марку? Теперь такой нет.
Ольга Михайловна – родная сестра мужа моей бабушки. Про нее бы написать – повесть сумасшедшая получится. Такая история про беженку из счастливой России 1918 года – блеск!
***
Моя бабушка фамилию второго мужа носила – Межерицкая. Там такая неразбериха временами случалась. Она, оказывается, при рождении Деброй наречена. Красиво, так ведь? Но имя свое бабушка ненавидела. Вера – ей подходила больше.
Фамилия девичья – Дризина. На первое «и» ударение. Кто ж тогда знал, что еврейские фамилии не склоняются? А неразбериха из-за того, что имени два, а фамилии три. Документов-то сколько было. И на Гольдбурта, и на Дризину, и на Межерицкую.
***
Ее родная сестра – бабушка Сарра. Она — Фрадкина. Красавица! Была замужем за известным адвокатом. Богатый был адвокат. Она потомства не оставила. Жаль! Меня, обалдуя, учила английскому языку. С трех лет. Вот я дурак был – сопротивлялся.
До сих пор благодарен ей. И в Лондоне спасибо говорю, и в остальных зарубежьях, где русский – не государственный.
Когда хоронили бабу Сарру, генералов на кладбище было много, полковников. Она долгие годы преподавала в военной академии имени Фрунзе. Как только к могиле подошли, большинство из них как-то быстренько ретировались. На табличке железной от руки написано имя, отчество и фамилия умершей. «Сарра Яковлевна Фрадкина». А они ее как Светлану знали.
Времена были, да? Хотя времена – не оправдания.
***
Муж моей бабушки – не дед. Мне это четко в свое время дали понять. Сергей Михайлович Межерицкий. Ровесник века – он умудрился и за красных повоевать, и у «некрасных» очутиться. Видный был мужик. Понимаю бабушкин выбор. Тридцать с лишним лет прожили вместе. С удостоверением в руках он умер прямо у прилавка с яблоками, когда его по этому же удостоверению без очереди не пустили. Обругали с ног до головы. Сердце не выдержало.
Настоящий дедушка жил на Фрунзенской набережной. У него я бывал раз в месяц. Отношения с моей семьей были сложные.
Мой отец им очень сопротивлялся. Говорили, что он осуждал деда за активное участие в эмиграции. Папа был противник покидания родимых просторов.
***
Мы с мамой много лет ездили в пансионат «Клязьменское водохранилище». Аж на месяц. А то и на два. Нравилось мне там. Велосипед, пляж, грибы, друзья, подружки, футбол. Как-то раз мама познакомилась с женщиной. У той был сын моего возраста. Неактивный какой-то, неспортивный. Мне его несколько раз навязывали. А куда с ним – только в очередь за билетами в кино. Вяленький парень-то. Ни на велике погонять, ни в волейбол на пляже, ни на дерево залезть, ни из рогатки по воронам. Говорю ж, вяленький.
Когда прощались, его мама протянула мне бумажку с телефоном. На ней – «Володя Вольфсон». Ой, думаю, за что мне!
— А ты тоже напиши свой телефон, — она взяла ручку, чтобы записать. – Будете в Москве встречаться, дружить.
Какое там «дружить» — тут как отделаться-то непонятно.
— Гольдбуртов, — несколько замешкавшись, протараторил я. Очень уж не хотелось примыкать к лагерю Вольфсонов. О, кстати, что-то похожее получилось.
***
У моей мамы фамилия Шагал. Она родом из белорусского городка Сенно. Вблизи Витебска. Из рода тех самых Шагалов, что подарили Марка. Говорят, я был на него похож… Ей он приходился то ли двоюродным дядей, то ли троюродным дедушкой. От него у нас, разумеется, ничего не осталось. Да и не было изначально.
Становиться Шагалом или оставаться Гольдбуртом – выбор был мой. Но «шагать» я не стал. Не знаю, как бы я поступил сейчас. Вот, не знаю и всё!
Звали мою маму Римма. По паспорту – Рива. Но о настоящем имени я узнал много позже. Имя Рива ей казалось неблагозвучным. Но ее так никто и не звал.
Она говорил со своей сестрой на идеш. Похоже, чтобы я не понимал, о чем разговор. «Кицеле», «Азохен вей» — это мне было доступно. «Кицеле» — «кошечка» всего на всего. А «азохен вей» — я и сейчас нередко употребляю. «Тоже мне!» — но в еще большей иронической форме.
Умирающий язык. Мало кто на нем изъясняется. Потерянный. Навсегда потерянный.
Когда подходило время моего рождения, обсуждалось имя Яков. У меня столько Яковлевичей в роду. «Яшка – цыган», – сказал кто-то, и я тут же стал Сашей. В честь Пушкина, поначалу думал я… Нет, – в честь маминого брата, погибшего в первые дни войны. Ушел парень в 41-м из краснопресненского военкомата тут же на фронт и погиб под Москвой.
***
Когда паспорт выдавали я увидел свою (!) пятую графу. Пять букв. Пятая графа. Выглядит неожиданно.
У всех однообразие – «русский», «русский», «русская». А тут дерзко, резко – «еврей». Как крик, как бунт. У меня было ощущение, что еврей – это дисгармония букв. Надо было что-то иначе, как-то плавнее, что ли.
– Яврей, – как часто говорил папа.
***
Поступление в институт иностранных языков имени Мориса Тореза было мало оправдано. Там не было военной кафедры. Для меня всё что связано с вооруженными силами воспринималось, как вражеское нападения. На меня, конечно. Поэтому блат в этот вуз оказался бессмысленным. В МГИМО поступать было также проблематично. И вот тут уже не из военной кафедры, а из-за пятого пункта. Так мне говорили… На сочинении по теме «Кем хочешь быть?» я уверено писал – переводчиком. Не случилось.
Признаки латентного антисемитизма я почувствовал, когда мне было сказано, что поступать будем не в… а в строительный. Но к тому времени мне было все равно. Отец – главный инженер – и значит, туда я поступлю гарантировано. И служить не надо будет. Уже неплохо. (С ударением на «уже».)
***
В строительном институте имени революционера Куйбышева «Гольдбуртов» хватало. Но на военных сборах я обнаружил, что все русские. Буквально все! Мне ли – в том числе, батальонному писарю не знать. Исключения два: еврей Гольдбурт и украинец Ганич. Никакие Гуревичи и Гохштейны – ни разу не евреи.
Мне стало даже неловко. В таком длиннющем списки фамилий – удивительных и разных – ни одного «еще» еврея. Или молдаванина, например. Или удмурта-башкира-татарина. Нет таких.
***
Любящий всех курсантов – так нас называли – подполковник Головин особенно радовался мне. Точнее, не мне, а моей фамилии. Делая перекличку он, как только не коверкал ее. И лучшим, с позволения сказать, вариантом у него вылетело – Кальтенбрунер. Во, какие у мужчины ассоциации!
***
Жена Катя – не из «наших». Тут никаких недомолвок. Кристально русская, и я – абсолютный иудей. Такой у нас был брак. Был… А Мишке я русскую фамилию присвоил. Когда уезжал в ЗАГС его регистрировать, теща нервничала. Я, что называется, не подвел. Нет, вариантов у меня не было. На дворе 88-й, какой тут Гольдбурт.
— Всё в порядке? – осторожно спросила теща.
— В полном! – уверенно ответил, понимая, какую информацию ждет женщина.
Пройдут годы, и Миша начнет меня уверять, что ему страсть, как хотелось носить «красивую» еврейскую фамилию. Не знаю, врал ли?..
***
Евреев в КВНе тьма тьмущая. И среди авторов, и в актерах нас полкоманды. Кому ж еще шутки сочинять? А кому произносить? Но среди произносящих евреев поменьше.
Правда, один Янислав Левинзон чего стоит! Помните, монолог про красоту в 1987-м, после которого одесситы победили химиков-технологов во главе с Леней Мазором и Мишей Марфиным? Это он!
С Яшей мы познакомились тогда же. Причем, мгновенно.
Пьяные после съемок были – ужас! Он мне про свою семью рассказал, я ему – про свою. Про Катьку – она тогда с Мишкой внутри ходила. Но кто ж знал, что он Михаилом станет? Мы как раз имя выбирали.
Я мечтал о Кеше. Придумал: Викентий. А когда про двух дочек Яшиных узнал, то предположил, что у человека с именем Янислав дочек должны звать как-нибудь – Сюзанна, к примеру, и Джульетта. Кстати, такого имени ни в одном справочнике вы не найдете. Тут и Ян, и Слава. Имя придумала Яшина мама… И тут выясняется, что имена у девчонок, что называется, «без выдумки»: Оля и Лена.
– Подумай, Саня, – сказал мне Яша, – это же девочки, им жить на белом свете. Какая тут к черту Сюзанна с Изольдой! Не куклы же.
Благодарю Яшеньку до сих пор. Благодарю, что очередным Викентием в России не стало больше.
***
Это был старт КВНа. Того самого, что позже назовут «реанимированный». Именно там мы, между прочим, с Мишиной мамой – Катей и познакомились. Так вот, одним из самых ярких шутников слыл Мишка Горшман. Он по всем параметрам Горшман! И на вид, и без буквы «р» в произношении. Да и бабушка знаменитая на весь мир писательница на идеш. И родственники Смоктуновичи. Один из которых гений – Иннокентий Смоктуновский.
Так вот нам строго посоветовали не назначать Горшмана капитаном команды. По первым двум причинам. Практически в открытую.
– Грассирующий еврей Горшман? Да вы что, товарищи?!
Он станет капитаном, но уже позже. Когда это не спасет команду МИСИ от поражения. Всему свое время, господа!..
***
Яша Левинзон сыграл и продолжает играть очень важную роль в моей жизни. Он – старший брат, мой старший друг, мой – временами – компас. Да, именно так. Пожалуй, трудно переоценить его категорический приказ поехать в Израиль.
– Ты должен приехать ко мне!
Это была незабываемая поездка. Положившая начало моей любви к Святой земле и ее людям.
***
Кстати, за всю жизнь никто не говорил мне: «Езжай в свой Израиль!» Может быть, так кто-то думал и посылал мне знаки, но вербально – нет, ни разу. А я вот сам, без чьей-либо помощи… Езжу добровольно и осознанно. Езжу и радуюсь. В своем, замечу, Израиле, между прочим!
Израиль. Мой Израиль – он разный. Среди Беренштейнов и Левицких обнаруживается Ананченко. И все они евреи. И их дети – евреи. И Тамара Абрамовна и Ирина Эдуардовна Соколовы. Кругом одни евреи.
И Гольдбурт тут. Пока – навещает…
***
После строительного вуза меня закинуло, разумеется, на стройку. Мастер строительного участка. До прораба я в результате не дослужился. Да и хорошо. Три года мне «светило» на возведение гражданских объектов столицы. Тут и Третьяковка, и детский садик в Крылатском, и дома жилые на улице Немчинова и на Кантемировской. И еще много мест, где этаж или даже пять, крыша или подъезд были построены под моим так называемым руководством. И стоят, между прочим, до сих пор!
Но строительство – не мое. Совсем. Сей факт был доказан многократно, включая дачу, которая выпивает мои соки до сих пор.
Вторые смены, вахтовый метод… Попытки уволиться «по-хорошему» не увенчались успехом. Через газету «Правда» и «Московский комсомолец» я пытался доказать начальству о нарушениях законодательства в отношении себя. Склочник? Да!
И вот, наконец, отмерен срок моего последнего месяца работы… Я ждал своего дембеля, как манну небесную. Считал не дни, а часы. Забылись и пьяные монтажники, и каменщик 5-го разряда Смирнов, уносящий со стройки каждый день в самодельной сумке по два кирпича:
— Дачу строю, Сань! – сказал он, когда я поймал его на воровстве.
— Так это же сколько надо кирпичей, Алексей Иванович?
— Много, Саня, много. Но и дней в году немало.
***
Не забылся и другой каменщик, и тоже высшего разряда – Михаил Моисеевич Козин. Тот, что работал только в первую смену, исправляя стены, которые сложили его коллеги во вторую. Он зарабатывал больше иного профессора, но ушел на следующий день после своего 60-летия.
— На фиг мне эта стройка? – резонно спросил меня, отвечая на мой вопрос о целесообразности ухода. – Я камин в деревне сложу – и те же деньги. А то и больше. На воздухе. Сам себе хозяин.
Еврей – каменщик. Высококлассный каменщик.
***
Наступает последний день моей строительной деятельности… Никто и ни разу не пробовал изуродовать мою фамилию, произвести с ней какие-либо непотребные действия.
— Гольдбурт? – значит, выучим: Гольдбурт.
Вторая смена. Первая уходить не хочет. Не хочет и всё! Ни одного трезвого. Они решили помочь товарищам. Откуда такое рвение, непонятно.
Бригадир – герой из лауреатов соцтруда Николай Петрович Лупиков. У него орденов больше, чем у маршала Жукова.
Ходит Петрович с двумя ведрами раствора по внутренней стене. Вы только представьте: она узенькая, а высота – 2,7 метра. Он такие эквилибры делал по двадцать раз на дню. А на этот раз – увы. Рухнул!
Что вам сказать, я думал, что меня наказал строительный божок, который не хочет отпускать ценного сотрудника на вольные хлеба. Это ведь уже моя вина. Как я не сумел выгнать поддатых работяг…
Но герой выжил. Более того, только пара царапин на физиономии и вывихнутая нога. Велик народ! Упасть с двух семидесяти плюс свой рост – и только царапины! Чудо? По-моему, закономерность. Был бы трезвым – погиб. Обязательно погиб.
Когда мне удалось выдворить большинство пьяных пролетариев, я обнаружил парочку, которая наотрез отказывалась покидать площадку. Я пригрозил, я орал, я обещал не поставить «восьмерку». Последнее, кто понимает, запрещенный прием. Восемь часов работы – коту под хвост?
— Да они же меня убьют! – подумал я. Но отступать было некуда. Иначе сам в тюрьму сяду.
Через пять минут в прорабскую вошел один из пьющей парочки. Сварщик Виктор Евтюхин. Да, я помню их фамилии. Память не стирает такое. Еще бы!
— Знаешь, Михалыч! – начал Евтюхин.
Я понимал, что речь готовилась заранее. Тщательно разрабатывалось каждое слово. «Совет в Филях» делегировал Евтюхина доложить мне общественный вердикт. Но слова давались сварщику с трудом.
— Так вот, Михалыч, — продолжил он, — ты свои еврейские штучки…
Я не стал дослушивать.
– Вот! Вот! – воскликнул я. – Наконец!
Наконец, спустя три года я услышал то, что мои подопечные говорили друг другу, пожалуй, ежедневно, но никогда – конкретно мне в лицо.
– Продолжай, Витя! Давай, жги! И про еврейские штучки, и про евреев. Я записываю…
Сварщик опешил. Он ждал чего угодно, но только не мою контратаку. На мгновение он онемел, потом ожил, вышел из прорабской. А спустя пять минут друзья ушли к метро.
– У-ф-ф… – пронесло.
Мой курс молодого специалиста окончен. На высокой ноте. 2 метра 70 сантиметров и с еврейскими штучками.
***
– У меня в классе был еврей. Нормальный мужик, кстати.
И так, знаете, по плечу похлопывает.
Кто?
Ой, сколько таких было! Типа, ничего-ничего, не расстраивайся: еврей ты, парень, как свой среди чужих. А сам смотрит на тебя «другим» взглядом. Новым.
Но были и другие. Похожие. Мой сосед по дому – Тимофей. Фамилия у парня татарская, остальное – московское. И в футбол с ним, и костер на чердаке нашего дома, когда мы решили хлеб поджарить. И, как следствие, привод в милицию. Он был на год старше, и поэтому опытнее, эрудированней. И про девочек расскажет, и про пиво. А мне еще рано было всё это. Какое там в 12 лет!
***
Однажды, прогуливаясь по Маяковке, около знаменитого концертного зала, он неожиданно посмотрел сначала на афишу с выдающимися музыкантами, а потом на меня и с ухмылкой сказал:
— Смотри вот, все музыканты – евреи, — и добавил: — Только бы им на скрипочке играть!
Я промолчал.
Через некоторое время, встретившись с ним во дворе, после «привет – привет», он спросил, куда это я тороплюсь. А я шел в соседний двор, к бабушке Сарре, на занятия по английскому.
— К бабе Сарре, на английский.
И опять эта ухмылка и так, знаете, вполголоса:
— Ага. Они еще и английский учат…
Он знал, что я еврей. Он знал мою фамилию. Знал. Да как же ее не знать, если в милиции нас по поводу костра допрашивали одновременно. И третьим вопросом, после ФИО и места жительства, инспектор по делам несовершеннолетних задал вопрос про национальность.
Анкета была так составлена, что без этого никуда. Как же преступников без национального признака наказывать!
На футболе мы стали пересекаться реже. Или мне так показалось…
***
На «горку» я в студенческие годы не ходил. Это теперь – Московская хоральная синагога на Большом Спасоглинивщенском переулке, а раньше называешь – «улица Архипова», и всем понятно, куда и зачем.
Кто-то из моих приятелей ходил туда по убеждениям. Таковых мало было. Единицы.
— Гольдбурт, а ты на «горку» ходишь?
— Нет. А где это?
Другие приходили на праздники – знакомиться. Кому перепадало, что называется, по полной. Кому удавалось поужинать на халяву. Это тем, кто жили в общаге. И это была цель. Мамаши приводили своих примадонн, хороших женихов отыскать. А клиент тут. Красив, молод, лощен. Студент прохладной жизни.
Студент, собственно, всегда голодный. Про любовь так сразу, на улице не поговоришь, а в дом прийти, отобедать по-богатому, прикинуться пылко влюбленным, – глядишь, и завтрак вкусным окажется.
Пацаны, в основном, конечно, врали. Я про женихов. И про «удачные» ночи, понятное дело. Но весело было – точно.
Своего места я там не находил. Да и комсомольская организация не поддерживала. Следила явно, но незримо. Наутро списки посетивших еврейское веселье были на столе у комсоргов. То есть, еще и трусил.
– Там даже внутрь входить не надо, – подбодрил меня товарищ с такой же, как у меня, вычурной для большинства, фамилией. – Погода хорошая, пройдемся, посмотрим. Может, красавицу себе найдешь…
Мне известна история моего товарища-еврея. Он как раз там дневал и ночевал. У него ныне несколько детей от разных женщин. И ни одного – от еврейки. Видать, на «горке» не встретил. А я и попыток тогда не предпринимал.
Кто прав?
***
Спустя много лет мне довелось работать с еврейской общиной. Тогда я познакомился с очаровательным человеком. Павлом Фельдблюмом.
И дружу с ним до сих пор. Концерт масштабный организовывали. Прямо на горке. И тут – без кавычек. Переулок простирается от Маросейки – вниз под горку – к Солянке. И прям на склоне – сцена, толпы народу. Артисты всех категорий.
Пламенные слова. То ли концерт плюс акция, то ли наоборот. Одним словом, праздник. А вот вторую часть работы я должен был выполнить по иному сценарию. Был обещан приличный гонорар. Работу я сделал.
— А как ты смотришь… — начал Паша, — чтобы гонорар я тебе заплатил не деньгами, а…
— Сразу плохо! – говорю я.
— Ты дослушай… Смотри, вот ты кто? Еврей, так?
— Да. А кто ж еще?
— Фамилия у тебя звонкая – Гольдбурт.
— По поводу звона я бы не сказал…
— Так вот я тебе предлагаю постоянное место в синагоге. Постоянное!
Если человек не умеет плавать, то ему абонемент в бассейн не нужен. Даже задаром. Но есть вероятность дарующего, что получивший его научиться плавать, и на следующий год уже сам купит себе продление. Так ли рассуждал Павел, или нет, теперь от него не добьешься. Но, по мне, очевидно так.
После двух-трех рюмок и вкусной еды я согласился.
Пятый ряд, девятое место. И запись в книге. Есть! Теперь всё по-настоящему. По-еврейскому!
Дальше – по-еврейски…
Пройдет время, руководство общины сменится, и странным образом пропадет и запись, и место в пятом ряду. «Постоянно» не получилось.
– Паша, как же так? Может, пора вернуться к гонорару?
Одна радость – то ли в шутку, то ли на полном серьезе – напротив синагоги стоит «стена плача». Московский филиал, так сказать. Может, странно и неправильно, но люди оставляют записки. Как в настоящей. А это чего-то стоит.
Верят…
***
С 1991 года я работаю на телевидении. В титрах своих программ набивали «Гольдбурт». Псевдонимов меня брать не просили.
На «Звездном часе» в основном русские фамилии. Я был один такой. В «L-клубе» ведущий Леонид Исаакович Ярмольник. Тут всё понятно. Да и на «Колесе истории» — Аркадьич. Якубович Леонид Аркадьевич.
А вот в «Империи страсти» с Колей Фоменко целая клумба «богатых» фамилий собралась: Фукс, Куц, Юнг, Файфман и до кучи – Гольдбурт. Хотя, признаемся, что ни Игорь Юнг – выдающийся художник по свету, ни режиссер Костя Куц – не евреи.
Вроде не… Зритель, как титры видел, сразу понимал: «они еще и английский учат!»
***
История с бюллетенем на государственном, подчеркиваю, телеканале «Россия» ситуация вышла не очень государственная.
Мало того, что главный редактор Гольдбурт, так еще и главный художник Илья Климов.
В чем прикол? А-а, тут вот какое дело. Климовым подписываться Илюшке в то время было никак нельзя. Он работал в крупном издательстве, и о подработке там никто не должен был знать. Бюллетень – внутрикорпоративный, но – кто знает. И Климов «вернул» свою настоящую фамилию. Так и получилось: Главный редактор Александр Гольдбурт, главный художник Илья Гельбурт.
Не однофамильцы, но… однофамильцы же.
И никто не возмутился на государственном телевидении. Стерпели. Или просто не заметили, скорее всего.
На телевидении «еврейского вопроса» нет. Даже наоборот. Еврейский человек – значит, креативный.
***
…Мне на СТС, было дело, временный пропуск выдали. Я секретарше генерального несколько раз повторял. По слогам. Она, наверное, также, по телефону – в службу пропусков. Там мне и выдали пропуск.
Неожиданный итог – Александр Михайлович Голь-Бурт. О как! Монгол, ни дать, ни взять! Аль китаец? Или голландец? Точно – голландец!
***
Мой папа родом из Омска. Но история семьи московская. Такое бывало. Моя бабушка с дедом оказались в Омске по прозаическим причинам. 1929 год все-таки. Нелегкая история.
Так вот, папа увлекался в студенческие годы волейболом. И, видать, серьезно. Первый разряд имел. Однажды я обнаружил фотографию с его командой.
Вот он – Гольдбурт Михаил Григорьевич. Как – Пущиков?! Какой Пущиков, не понял! Давай-ка, еще раз посмотрю. Такой-то внизу во втором ряду. Пущиков. Ничего себе! Значит, у меня в роду, кроме Шагалов и Гольдбуртов еще и Пущиковы обнаружились? Неужели, кроме евреев, еще и Пущиковы в моей крови текут?
Возникли смешанные чувства: и радость в том числе. А то как-то одиноко среди белорусов, русских, украинцев, которые только спустя несколько лет станут евреями,
Увы, Пущиковым мне довелось быть недолго. До вечера. Бабушка рассказала историю по прадеда, которого забрали в царскую армию и там выдали новую фамилию. Взамен Гольдбурта. Прапорщику – или кому там еще? – было неудобно выговаривать столько нелепо расставленных букв. Почему у прапора получился Пущиков, точно никто не знает.
Интересно, а в волейбол с фамилией Гольдбурт тоже не брали? Или первый разряд не давали?
А на какую фамилию папа удостоверение перворазрядника получил? Пущиков или Гольдбурт?
Вопрос!
***
В одиннадцать лет меня приняли в ФШМ. В футбольную школу молодежи. В Лужниках дело было. Чуть ли не главная в те времена футбольная школа страны.
Пришел и буквально через неделю сдача нормативов. По прыжкам в длину и по бегу на 30 метров. В прыжках я третьим оказался. А в беговой дисциплине самым быстрым. Носился я и впрямь как сумасшедший. И всё бы ничего, если б я не обогнал нападающего. Номер 11. Супер-пупер центральный нападающий. Петров его фамилия.
Как выяснилось позже, этого делать было не следовало. В раздевалке меня ждал сюрприз. Не успел я усесться на скамейку, ко мне подошел этот Петров и врезал по физиономии.
— Смори у меня, Гольдбурт!
И главное, гад, так правильно мою фамилию выговорил! Отчетливо, без ошибок.
Да, на этом мои надежды на большой футбол обрушились, практически не начавшись.
Может быть, нужно было Пущиковым, как отец, записаться? Или бегать скромнее?
Да и центральных нападающих обгонять никогда не надо. На то они и центральные же…
***
Живет в израильской Нетании мой близкий товарищ. Он – племянник моего московского друга. И знакомы мы с обоими, как кажется, сто лет. Светлый парень этот Женька. Трудяга, муж идеальный, отец фантастический. Дочку они с Юлькой назвали Эден – нежность, в переводе с иврита!
Чудесный ребенок. Правда, чудо, а не девочка. Удивительная! Веселая, умная, разумная и талантливая. Она еще совсем маленькая, но подружились мы с ней крепко. Я от нее без ума.
Как только не преломляли мою фамилию. Как только не придумывали новые гласные и согласные в ней! Какие только варианты не получались у изобретателей!
У моей бесконечно любимой Эден вариант самый неожиданный… Она, говорящая к своим четырем годам на иврите, чуть по-английски, чуть по-румынски, как ее мама, и почти совсем обходясь без русского (так, увы, пока складывается), называет меня Больбурт. Нежно так – Бооольбурт.
И вы знаете, мне этот Больбурт больше всего нравится!
